​

 

ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА. 2017. № 4 (68)

​

​

ЭКЗОСФЕРА ПЕСЕННЫХ ТРАДИЦИЙ

​

«ЗОЛОТОЙ СЛЕД» В КОМИ ФОЛЬКЛОРЕ: ПЕСНЯ ТИПА «ЗОЛОТО ХОРОНИТЬ»
В ПЕСЕННЫХ ТРАДИЦИЯХ КОМИ

​

ТАТЬЯНА СТЕПАНОВНА КАНЕВА

(Сыктывкарский государственный университет им. Питирима Сорокина:
Российская Федерация, 167001, г. Сыктывкар, Октябрьский пр-т, д. 55)

 

Аннотация. Работа посвящена проявлениям фольклорного двуязычия народа коми, усвоившего русский песенный репертуар. Объектами характеристики стали варианты игровой песни «Золото хоронить», записанные у коми и хранящиеся в Фольклорном архиве СГУ. Данный песенный сюжет широко бытовал в русских традициях, был связан с игрой, в которой среди ее участников «пряталось» и «обнаруживалось» «золото» (кольцо, булавка и т. п.); при некоторых вариантах цель игры состояла в обозначении симпатии между молодыми людьми. Любовно-брачной атмосфере игры соответствуют образы и мотивы песни: перстень, пара «девица — дворянин», заплетение косы, падение кольца в «калину-малину». Коми варианты этой песни из Фольклорного архива СГУ записаны в 1970–1980-х гг. в трех районах бассейна р. Вычегды. При обращении    к данным записям интерес представляет степень адаптации русского фольклорного произведения в иноязычной среде. Сравнив коми варианты песни с собственно русскими, можно заключить, что все они опознаются по «сюжетообразующим» мотивам, тексты демонстрируют разную степень ее усвоения коми певцами. В наиболее адекватном виде представлен текст в усть-вымской традиции; незначительные «темные места» отмечены в корткеросском варианте, в нем же выделяется редкий для песни мотив «золото замело метелицей»; сысольская запись дает пример наиболее искаженного текста. Очевидно, в каждую из трех традиций рассматриваемый сюжет попал своим путем. Работа также включает публикацию трех рассмотренных вариантов песни из коми традиций, выявленных в Фольклорном архиве СГУ.

Ключевые слова: фольклорное двуязычие, народная песня, сюжет, вариант, текстология.

 

“GOLDEN SIGN” IN FOLKLORE OF KOMI: A SONG OF THE TYPE “TO BURY GOLD” IN SONG TRADITIONS OF KOMI

TAT’YANA KANEVA

(Pitirim Sorokin Syktyvkar State University: 55, Oktyabr΄skiy av., Syktyvkar, 167001, Russian Federation)

​

Summary. The work is devoted to the manifestations of folklore bilingualism of the Komi people who have mastered the Russian song repertoire. Objects of the characteristics were variants of the game song “To bury gold”, recorded from the Komi people and stored in the Folklore Archive of the Syktyvkar State University. This song plot was widely used in Russian traditions, it was associated with a game in which “gold” (a ring, a pin or similar items) are “hidden” and then “discovered” among its participants; in some cases, the goal of the game was to designate sympathy between young people. Love-marriage atmosphere of the game corresponds to the images and motifs of the song: the ring, the couple “a maiden — a nobleman”, braiding the braids, the fall of the ring in “Kalina-malina” (namely, snow ball and raspberry bushes). Komi variants of this song from the Folklore Archive of the SSU were recorded in the 1970s and 1980s in three regions of the Vychegda river basin. When referring to these records, the degree of adaptation of Russian folklore in an environment that is foreign is of interest. Comparing the Komi variants of the song with the actual Russian ones, one can conclude that they are all recognized by “plotforming” motives, the texts show different degrees of assimilation by the Komi singers. The text from the Ust’Vym tradition is presented in the most adequate form. Minor “dark places” are marked in the Kortkeros version. Sysola record gives an example of the most distorted text. Obviously, the subject matter has its own way in each of the three traditions. The work also includes the publication of three considered versions of the song from three Komi traditions, revealed in the Folklore Archive of the SSU.

Key words: folklore bilingualism, folk song, plot, variant, textology.

Acknowledgements. This paper is financially supported by the Government of Komi Republic and the joint grant of the Russian Foundation for Basic Research and the Government of Komi Republic project No. 17-14-11001а (р) “Russian song folklore in the Komi traditions: systematic description and studies (on material of the Folklore Archive of the Syktyvkar State University)”.

 

 

ВАРИАНТЫ ЛИРИЧЕСКОЙ ПЕСНИ «СОН МОЛОДЦА» В ФОЛЬКЛОРНЫХ ТРАДИЦИЯХ СМОЛЕНСКОЙ

И ТВЕРСКОЙ ОБЛАСТЕЙ: ЖАНРОВО-СТИЛЕВАЯ СПЕЦИФИКА

​

МАРИЯ  НИКОЛАЕВНА ИВАНОВА

(Санкт-Петербургская государственная консерватория им. Н. А. Римского-Корсакова:

Российская Федерация, 190000, г. Санкт-Петербург, ул. Глинки, д. 2а)

 

Аннотация. В работе исследуется один из выдающихся пластов русской народной песенной культуры — лирические песни так называемого молодецкого цикла. Исследования, основанные на сравнительном изучении вариантов лирических песен, проводятся с конца XIX в. и до настоящего времени актуальны. Современное состояние этномузыкологии позволяет значительно расширить круг источников, повысить достоверность нотной записи, провести всесторонний типологический анализ. В рамках статьи рассматривается правомерность применения термина «молодецкая лирика» по отношению к вариантам песни с одним из классических сюжетов — «сон-предзнаменование несчастливой судьбы молодца». В качестве примеров избраны образцы напевов и текстов с обозначенным сюжетом, записанные в традициях западных областей России. Смоленские и тверские лирические песни нередко обладают ярко выраженной сезонной приуроченностью и традиционно вызывают споры в отношении жанрово-стилевой специфики. Ключевым для определения принадлежности песен к группе молодецкой лирики в этом случае является их всесторонний анализ — на уровне поэтического и музыкального компонентов художественной формы, в результате которого выделяются стилевые показатели, характерные для локальной традиции. Особое внимание в статье уделяется певческим приемам, выделенным на основе записей песен разных жанров в мужском исполнении.

Ключевые слова: лирические песни, сон молодца, молодецкая лирика.

 

VARIANTS OF THE LYRICAL SONG “LAD’S DREAM” IN FOLKLORE TRADITIONS OF SMOLENSK AND TVER’

REGIONS: GENRE AND STYLE  FEATURES

MARIYA IVANOVA

(Rimskiy-Korsakov St. Petersburg State Conservatory: 2a, Glinki str., St. Petersburg, 190000, Russian Federation)

Summary. This research highlights a significant layer of the Russian folk song culture — male lyrical songs, so-called songs of lads. Studies based on comparative analysis of lyrical songs started in the end of the 19th century. This issue remains most actual now as well. Contemporary state of ethnomusicology allows to expand the range of sources, to enhance veracity of musical notation, to accomplish a comprehensive typological analysis. Within the framework of the paper, legitimacy of the used term “molodetskaya lirika” (lads’ lyrical songs) in relation to the variants of male songs processing one of classical plots “dream-portent of lad’s misfortune” (signing hero’s / recruit’s death in the foreign land). Samples of tunes and texts with a designated plot, recorded in the traditions of the western regions of Russia, were chosen to exemplify this plot. Smolensk and Tver’ lyrical songs often coincide with folk calendar and thus have caused continual scholarly controversy in regarding genre and style specificity. Key criteria to determine belonging of songs to the group of “lads’ lyrics” contains in their comprehensive analysis — at the level of poetic and musical components of the artistic form, as a result of which the style indicators characteristic of the local tradition are distinguished. There in this paper particular attention is paid to special singing techniques of male vocal performance.

Key words: male lyrical songs, lad’s dream, musical style.

 

 

  

ДВЕ ПЕСНИ В ИСПОЛНЕНИИ Б. ИВАНЭСКУ КАК ОБРАЗЦЫ ПОПУЛЯРНЫХ ЖАНРОВ
МУЗЫКАЛЬНОГО ТВОРЧЕСТВА  РУССКИХ ЦЫГАН

​

МАРИАННА  ВЛАДИМИРОВНА СМИРНОВА-СЕСЛАВИНСКАЯ

(Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ:
Российская Федерация, 119571, Москва, пр-т Вернадского, д. 82, стр. 1)

ИЛОНА  ЮРЬЕВНА МАХОТИНА

(Независимый исследователь: Российская Федерация, г. Тверь)

 

Аннотация.  Основное содержание статьи представляет собой опыт фиксации    и анализа образцов народной поэзии (текстов песен) русских цыган, музыкальная культура которых является «лицом» цыганской музыкальной культуры России. В начале статьи дается общая характеристика источников формирования двух типов цыганской музыкальной культуры, ориентированных на различную аудиторию: на цыганского слушателя и исполнителя и на русского городского слушателя, образованного и часто просвещенного в музыкальном отношении. Две песни, «Нива» и «Рома пропинэ», составляющие предмет исследования, опубликованы в исполнении Бориса Иванэску (Жукова) в 2001 г. в рамках CD-проекта «Барэ дрома» («Большие дороги»), посвященного традиционной музыке цыган России. Обе песни созданы на русско-цыганском (или севернорусском цыганском) диалекте и первоначально ориентированы на цыганскую аудиторию, чем, видимо, объясняется их редкое исполнение на эстраде. Авторы статьи впервые предпринимают публикацию, расшифровку и перевод текстов этих песен, а также исследование их прототипов. Показана связь одной из песен с фольклорными жанрами, а другой — с более поздней традицией и жанром жестокого романса. Музыкальная традиция и творчество российских цыган исследованы мало, поэтому качественная фиксация, систематизация, комплексный анализ и атрибуция его образцов — актуальное направление исследование цыганской культуры. Исследование дополняет представления о формировании и динамике музыкального репертуара цыган и является одним из первых примеров подробного комментирования цыганского фольклора на основе не только текстологического анализа, но и с учетом социальной среды бытования песен.

Ключевые слова: русские цыгане, музыкальная культура, эстрадный и бытовой репертуар, бытовая песня, жестокий романс.

 

TWO SONGS PERFORMED BY B. IVANESKU AS SAMPLES OF POPULAR MUSICAL GENRES OF RUSSKA ROMA

MARIANNA SMIRNOVA-SESLAVINSKAYA

(Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration: 82–1, Vernadskogo av., Moscow, 119571, Russian Federation)

ILONA MAKHOTINA

(Independent researcher, Tver’, Russian Federation)

 

Summary. The main content of the article highlights recording and commenting of the folk poetry (song lyrics) samples of Russian Gypsy minority “Russka Roma”, whose musical culture presents the “face” of the Romani music culture in Russia. At the beginning of the article, the authors give a general description of the repertoire formation sources of two types of Roma music culture, targeted at different audiences. The first one was oriented to the Romani listeners and performers, and the second one to the Russian urban listeners, well-educated and, often, understanding in music. Two songs, “Niva” and “Roma Propine”, which are the study subject of the research, were published, in performing by Boris Ivanesku (Zhukov), in 2001 as part of the CD project “Bareh Droma” (“Great Roads”), dedicated to the traditional Romani music in Russia. Both songs were created in Russian romani dialect (or dialect of Northern-Russian Roma) and were initially targeted at the Roma audience, which apparently explains their rare performance on professional scene. The authors undertake, for the first time, the publication, decoding and translation of the texts of these songs, as well as the presentation of their prototypes. The connection of the first song with folklore genres is shown, as well as the connection of the second one with a later tradition and the genre of tragic (“cruel”) romance. Romani musical tradition and creativity in Russia have been poorly studied, therefore the qualitative recording, systematization, complex analysis and attribution of its samples are an actual trend in the study on Romani culture. The study complements the conception of the Romani music repertoire formation and dynamics. It is one of the first examples of detailed commentary on Roma folklore which is based not only on textual analysis, but also on the notion of social background of concrete songs existence. It will be of great interest for scholars studying the traditional culture, including folklorists and ethnographers, as well as to art historians, researches on culturology and to wider range of readers.

Key words: Russka Roma (Russian Gypsies), music culture, professional and household repertoire, household song, tragic (“cruel”) romance.

 

 

У ИСТОКОВ ГОРОДСКОЙ ПЕСНИ XX ВЕКА, ИЛИ ПОЧЕМУ ОТРАВИЛАСЬ МАРУСЯ?

​

СЕРГЕЙ  ЮРЬЕВИЧ НЕКЛЮДОВ

(Российский государственный гуманитарный университет:
Российская Федерация, 125047, г. Москва, ул. Чаянова, д. 15, корп. 7;

Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации: Российская Федерация, 119571, г. Москва, пр-т Вернадского, д. 84)

 

Аннотация. Городская песня XX в. относится к одной из популярнейших форм постфольклорной традиции минувшего столетия. Она возникает из «мещанского» (~ городского) романса рубежа XIX–XX вв., а переломным в процессе ее формировании было время революции и гражданской войны. Наиболее активный период текстопорождения и формирования основных жанровых моделей продолжался по крайней мере до начала 1930-х гг. Следующая яркая вспышка народного песнетворчества этого типа пришлась на годы Отечественной войны и повторилась в «постсталинскую» эпоху, когда городские традиции получили дополнительный  импульс развития за счет проникающего   в них лагерного фольклора. Угасание жанра началось в 1970-е гг. — с появлением портативных магнитофонов, когда музицирование «активное» (пение) стало вытесняться

«пассивным» (слушание звукозаписи).

В жанрово-тематическом отношении песня «Маруся отравилась» является промежуточным звеном между городской песней XX в. и городским («мещанским») романсом. Популярность ее была огромной, о чем свидетельствуют многочисленные упоминания и цитаты в мемуарной и художественной литературе. Первотекст «Маруси» складывается на базе предшествующей традиции мещанского романса, эксплуатирующего тему романтической гибельной любви с часто (хотя и не обязательно) сопутствующими ей мотивами разлуки и измены. Выразительными образцами подобных романсов являются песни «Васильки», «Цыганка», но особенно «Могила» и «Любила Маруся…», которые, вероятно, были прямо использованы автором первотекста Я. Ф. Пригожим. Этот первотекст довольно точно сохранился в устной традиции до конца XX в. Гораздо меньшее распространение имели переработки песни, сообщающие подробности биографии героини, описывающие предысторию ее самоубийства и т. п. Однако появившиеся в конце 1920-х гг. пародии на «Марусю», фольклорная и литературная (Маяковского и Демьяна Бедного), явно отталкивались не от «классической» версии романса, а от каких-то его разработок, включающих наличие соперницы и иной способ самоубийства.

 

Ключевые слова: народная песня, баллада, городской романс, пародия, первотекст, песенник, грампластинки, версия, сюжет, роковая любовь, измена, разлука, самоубийство.

 

AT THE ORIGINS OF THE URBAN SONG OF THE 20TH CENTURY,

OR WHY DID MARUSYA POISON HERSELF?

SERGEY NEKLYUDOV

(Russian State University for Humanities: 15–7, Chayanova str., Moscow, 125047, Russian Federation; Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration: 84, Vernadskogo av., Moscow, 119571, Russian Federation)

 

Summary. Urban song is one of the most popular forms of post-folklore tradition of the 20th century. It arises from philistine (~ urban) romance of the turn of the 19th — 20th centuries. Period of Revolution and civil war period served as a turning point in its formation process. The most active period of text generation, emphasized with formation of the main genre models continued at least until the early 1930s. Following bright flashes of folk song creation of this type occurred during the Great Patriotic war (WW II) and again during the “post-Stalinist” era, when urban traditions received an additional impulse for development due to penetrating labor camp folklore. The genre began to extinct in the 1970s with the appearance of portable tape recorders, when playing “active” music-making (singing) got replaced with “passive” (listening).

From genre-thematic point of view “Marusya poisoned herself ” — the song forms an intermediate segment between older philistine romance and urban song of the 20th century. It was extremely popular, as has been evidenced by numerous references and quotations in memoir and fiction literature. Primary text of “Marusya” is formed on the basis of the earlier pettybourgeois romance, which exploit the theme of disastrous romantic love, with (often but not necessarily) attendant motifs of separation and infidelity. Such romances are exemplified with songs as “Cornflowers”, “Gypsy maiden”, but especially “Grave” and “Loved Marusya…”, which was probably used by the author of the printed first version of “Marusya” Ya. F. Prigozhiy. This primary text has been preserved accurately by the oral tradition up to the end of the 20th century. Processed versions, which highlighted biographical circumstances of the heroine or explained causes of her suicide, were spread more rarely. However, folklore and authorized (Mayakovskiy, Demyan Bednyy) parodies from the late 1920s clearly didn’t repel the “classic” oral versions, but rather emphasized additional plot circumstances, as presence of a competitress or another means of committing suicide, obtained from alternative cruel romances.

Key words: folk song, ballade, urban romance, parody, primary text, songster, gramophone disks, version, plot, disastrous love, infidelity, separation, suicide.

Acknowledgements. This paper is financially supported by the grant of the Russian Foundation for Basic Research project No. 6-06-00286 “Monitoring of current folklore: database and corpus analysis”.

 

 

 

МЕКСИКАНСКАЯ  СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПЕСНЯ

И МЕХАНИЗМЫ ФОЛЬКЛОРИЗАЦИИ  РОМАНТИЗМА

​

АНДРЕЙ  ФЕДОРОВИЧ КОФМАН

(Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН:

Российская Федерация, 121069, г. Москва, ул. Поварская, д. 25а)

 

Аннотация. В статье на примере одного из наиболее известных жанров мексиканского фольклора — сентиментальной песни — рассмотрены механизмы фольклоризации романтизма. По мере «снижения» романтического стиля от профессиональных поэтов к поэтам-дилетантам и в фольклорные массы происходит ряд взаимосвязанных преобразовательных процессов, таких, как изменение эмоционального настроя романтической поэзии и перевод романтической минорности в специфический сентиментальный надрыв, «экзотизация» фольклорной лирики, стереотипизация содержания и тематическое обеднение поэзии, циклизация содержания романтических песен, общее обеднение образности и стремление к декларативным формам выражения, усиление мотива посредством лексических и синонимических повторов, кристаллизация эпитетов. Как показано, суть фольклоризации состоит не в текстовых заимствованиях, а в коренной переработке литературного стиля, которая идет в двух основных направлениях: упрощение (утрирование) и стереотипизация, то есть созидание системы устойчивых художественных элементов, без чего невозможно ни коллективное усвоение, ни коллективное воспроизведение текста. Тем самым смысл фольклоризации заключается в преодолении сущностного барьера между литературой и фольклором. Некоторые результаты анализа применимы к типологически сходным явлениям латиноамериканского и европейского фольклора, таким, как перуанская мулиса, аргентинское танго, русский городской романс.

Ключевые слова: мексиканская сентиментальная песня, романтизм, фольклоризация, поэты-дилетанты, надрыв, страдание, стереотипизация.

 

MEXICAN SENTIMENTAL SONG AND MECHANISMS OF FOLKLORIZATION OF ROMANTICISM

ANDREY KOFMAN

(Institute of World Literature named after A. M. Gor’kiy, Russian Academy of Sciences: 25a, Povarskaya str., Moscow, 121069, Russian Federation)

 

Summary. The article is devoted to mechanisms of folklorisation of romanticism and based on studies of sentimental song which is one of the most famous genres of Mexican folklore. During reduction of the romantic style in its transition from professional poets to poets amateurs and folk masses series of interrelated processes of transformation occur. These processes include changes in emotional state of romantic poetry and translation of a specific minor romantic sentimental tear; “exoticizing” of folk oral lyric poetry; stereotyping of content and thematic impoverishment of poetry; cyclization of the content of romantic songs; the general impoverishment of imagery and the desire for declarative forms of expression; reinforcement of motifs through lexical and synonymous repetitions; crystallization of epithets. As shown, the essence of folklorisation is not borrowing of some texts but it is drastic revision of literary style that comes in two main areas: simplification (exaggeration) and stereotyping, i. e. creation of a system of stable artistic elements, without which any collective assimilation or collective representation of the texts couldn’t get possible. Thus the meaning of folklorisation lies in overcoming of the essential barrier between literature and folklore. Some results of the analysis are applicable to typologically similar phenomena of Latin American and European folklore, such as the Peruvian Moulis, Argentine tango, Russian urban romance.

Key words: Mexican sentimental song, romanticism, folklorisation, amateur poets, anguish, suffering,  stereotyping.

 

 

 

ТРАДИЦИЯ ПЕСНОПЕНИЙ ЛА КАНТАДА

В КОНТЕКСТЕ ПРАЗДНОВАНИЯ ДНЯ МЕРТВЫХ В г. НАОЛИНКО (ШТАТ ВЕРАКРУС, МЕКСИКА)

​

ЮЛИЯ  СЕРГЕЕВНА ОВЧИННИКОВА

(Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова:

Российская Федерация, 119192, г. Москва, Ломоносовский пр-т, д. 31, корп. 1)

 

Аннотация.  Статья посвящена осмыслению традиции песнопений ла кантада в контексте празднования Дня мертвых в г. Наолинко (штат Веракрус, Мексика)и написана по материалам экспедиции 2011 г. Ла кантада рассматривается как разновидность религиозных песен жанра алабанса, формирующего локальную специфику празднования Дня мертвых. Культурное время-пространство этого праздника, переплетающегося с католическим Днем всех верных усопших, выходит за пределы одного календарного дня и охватывает несколько дней и даже недель. В отличие от христианской Европы, где связь с умершими предками реализуется через мотив памяти и молитвенного обращения к Господу и святым (при сохранении дистанции между мирами), в Мексике граница между миром живых и миром мертвых преодолевается мотивом непосредственной встречи с усопшими. Особенности бытования кантады в г. Наолинко обусловлены религиозным синкретизмом, соединяющим древние мезоамериканские представления о загробной жизни с христианско-католическими. Исполнение кантады перед алтарями мертвых и на кладбище актуализирует ключевые концепты мексиканской культуры, среди которых культурообразующим элементом выступает дуальность жизни и смерти, нашедшая отражение в текстах песен. Народные кантады, обращенные к Господу, апостолам, католическим, латиноамериканским и местночтимым святым, а также непосредственно к умершим предкам, имеют единый незамысловатый мажорный мотив, благодаря которому каждый может включиться в совместное пение а капелла или под гитару. Главным символическим смыслом совместного исполнения алабансы выступает мотив единения: единение с высшим миром (обращенность к Господу, апостолам и святым), со смертью (обрядовое переживание смерти), единение живых с усопшими, единение жителей города и гостей. Кантады играют важную роль в трансляции сакральной христианской, латиноамериканской и локальной истории, служат образовательным и воспитательным целям.

Ключевые слова: ла кантада, День мертвых, Día de los Muertos, Наолинко, традиционная культура Мексики.

  

TRADITION OF LA CANTADA CHANT IN THE CONTEXT OF THE DAY OF THE DEAD CELEBRATION (NAOLINCO, VERACRUZ, MEXICO)

YULIYA OVCHINNIKOVA

(Moscow State University named after M. V. Lomonosov: 31–1, Lomonosovskiy av., Moscow, 119192, Russian Federation)

Summery. The article focuses on comprehension of “La Cantada” tradition in the context of the Day of the Dead celebration in Naolinco (Veracruz, Mexico) following results of expedition of 2011. La Cantada is regarded as variation of religious song “alabanza” that forms bright local specific character of the Day of the Dead celebration. Cultural time-and-space of this holiday interlaced with Catholic All Soul’s Day goes beyond one calendar day and embraces with its ritualism several days and even weeks. Unlike Christian Europe, where connection with dead relatives is realized through motifs of memory and of prayer to God and Saints (with preserving distance between our world and Another world), in Mexico the border between world of living and world of dead is overcome through motif of Meeting with them. The specific character of the Cantada is defined by religious syncretism connecting ancient Mesoamerican beliefs and vision of afterlife with Catholic tradition. Performing of the Cantada in front of Altars of the Dead and at cemetery actualizes the key concepts of Mexican culture, among which the duality of life and death manifests itself as culture-forming element and is reflected in poetic texts. Folk Cantadas addressed to God, to Apostles, to Catholic, Latin American and local Saints, also to dead relatives, have one simple major motif that helps everybody to join singing a capella or with guitar accompaniment. The main symbolical meaning of joint singing of alabanza is the motif of unity with the Higher World (addressing to God, Apostles and Saints), unity of living people with dead people, unity of locals with guests. La Cantada chants play the important role in transmission of sacred Christian, Latin American and local history, serve educational aims.

Key words: La Cantada, Day of the Dead, Día de los Muertos, Naolinco, traditional culture of Mexico.

 

 

 

ПОЭТИКА ЕДЫ

 

 

«ВИНО СИДЕТЬ И ПИВО ВАРИТЬ И МЕД СТАВИТЬ»:

НАПИТКИ КАК АТРИБУТЫ ПРАЗДНИКА

У БЕСЕРМЯН

​

ЕЛЕНА  ВАСИЛЬЕВНА ПОПОВА

(Удмуртский институт истории, языка и литературы УРО РАН:

Российская Федерация, 426004, г. Ижевск, ул. Ломоносова, д. 4)

 

Аннотация. В культуре бесермян напитки считаются полноценной частью питания. Понятие «сиён-юон» — в переводе «еда-питье» — обозначает пищу, продукты питания и кухню в целом. Такие напитки, как квас, пиво, брага, кумышка (алкогольный напиток домашнего изготовления), связаны с традиционной отраслью хозяйства — земледелием. Наряду с хлебом и кашей их готовили к календарным праздникам и обрядам, что нашло отражение в названиях последних: «осенняя брага», «рождественская брага», «зимнее пиво», «весенняя брага», «вербная брага», «девичья брага», «колхозная брага». Понятия «пить», «пить брагу», «пить пиво» у бесермян синонимичны таким категориям, как «играть», «веселиться», «гостевать».  Приготовление  напитков,  их использование в обрядах регламентировалось ритуальными, социальными и обычноправовыми нормами, часто носило символический и статусный характер. У бесермян выработалась культура пития, правила гостевого и застольного этикета, сложились специальные напевы, сопровождающие угощение напитками. Сегодня традиционные напитки используются в некоторых обрядах народного календаря, современных праздниках и фестивалях, где предстают как элементы культуры и народной кухни. Изучение напитков и воссоздание традиционных технологий их изготовления — важная задача в изучении материальной культуры бесермян. Статья основана на полевых экспедиционных материалах и ранних источниках.

Ключевые слова: бесермяне, культура питания, традиционные напитки.

  

DISTILLING WINE, BREWING BEER AND HONEYMEAD: BEVERAGES AS THE BESERMYANS’ HOLIDAY ATTRIBUTES

ELENA POPOVA

(Udmurt Institute of History, Language and Literature, Uralic division, Russian Academy of Scienes: 4, Lomonosova str., Izhevsk, 426004, Russian Federation)

 

Summary. There in the culture of the Besermyans drinks are considered as an integrative element of nutrition. The concept of “ciyon-yuon” — translated to Russian as “food-drink” includes food, grocery and cuisine in general. Drinks such as quass, beer, honeymead, kumyshka (homemade distilled hard liquor) are associated with agriculture as a traditional branch of production. Together with bread and porridge they were prepared to serve during calendar holidays and rites, which is witnessed by metonymic nomination of rituals as “autumn brew”, “Christmas brew”, “winter beer”, “spring brew”, “willow brew (for Palm Sunday)”; “maidens brew”, “collective farm brew”. Notions of “drinking”; “drinking brew”, “drinking beer” among the Besermyans are synonymous with entertainment, “having fun”, “hosting guests”. Preparation and consumption of beverages within ritual context were regulated by ritual, social and customary-juridical norms and obtained symbolic and status features. The Besermyans has developed drinking culture of drinking, rules of guesthood and table etiquette, special songs were performed to accompany meal drinks. Today, traditional beverages are used both in some traditional folk calendar rites and in contemporary holidays and festivals, which include elements of traditional culture and folk cuisine. Study of beverages and reconstruction of traditional technologies of brewing are important for the entire research of the material culture of the Besermyans. The paper is based on materials of field expeditions and on earlier sources.

Key words: theBesermyans, food culture, traditionals drinks.

 

  

«ПРИЯТНАЯ РЕЧЬ — СОТОВЫЙ МЕД», ИЛИ ВКУС КАК СМЫСЛ

​

ЕВГЕНИЯ  ВЛАДИМИРОВНА ХАЗДАН

(Независимый исследователь: Российская Федерация, г. Санкт-Петербург)

 

Аннотация. Вкус принято считать одной из универсальных базовых категорий, лежащих в основе познания мира. К. Леви-Строс полагал, что обращение к атрибутам вещей, доступным непосредственному восприятию, таким, как вкусы и запахи, гарантирует нас от ошибок. Однако в различных культурах их восприятие отличается. Северяне считают вкусной жирную пищу, южане больше любят острое.

Говоря о таких вещах, как вкус, можно обозначить несколько уровней осознания: непосредственное физическое ощущение, называние вкуса и его описание (а также вкусовые обобщения «вкусное — невкусное») и формирование вкусового кода, в рамках которого теми же эпитетами наделяются вещи, не имеющие непосредственного отношения к еде. Некоторые народы связывают вкусовые ощущения с определенными цветами — белым или темным. Определенные виды пищи в разных культурах могут ассоциироваться с обрядами (например, со свадьбой). В ряде ситуаций вкусовые ощущения связаны

с восприятием смысла, а его постижение приравнивается к вкушению.

Эпитеты «сладкий», «горький», «кислый» часто используются в переносном смысле. Но в одних случаях «сладкое» воспринимается как нечто желательное или даже жизненно необходимое, а в других — приобретает отрицательные коннотации. Понимание этих эпитетов в контексте конкретной культуры помогает раскрывать смысл как фольклорных текстов (пословиц, песен, сказок), так и художественных произведений.

Ключевые слова: вкус, антропология вкуса, сладкий, горький, соленый, вкусовые восприятия, понимание вкуса, ритуальная трапеза.

  

“PLEASANT WORDS ARE AS AN HONEYCOMB”, OR THE COMPREHENSION OF TASTE

EVGENIYA KHAZDAN

(Independent researcher: St. Petersburg, Russian Federation)

 

Summary. It seems that taste sensations are universal. Taste is considered to be one of the main primary categories underlie the knowledge of the world. Claude Lévi-Strauss sought to find the fundamental units of myth. He believed that the appeal to the attributes of things, drawn from everyday experience (e. g. tastes and smells), prevents us from mistakes. But in different cultures they are perceived differently. Northern people consider that fatty foods are delicious, southerners prefer pungent tastes.

There are some levels of awareness of taste: 1. an immediate physical sensation; 2. denomination and description of the taste (as well as some flavoring generalizations); 3. formation of the taste code in which the same epithets serve a people as conceptual tools for the formation of abstract notions.

Some peoples link the taste and color perception — white or dark. In different cultures some specific types of food can be associated with certain rituals (e. g. with a wedding). In some situations, sense of taste has a connection with the perception of meaning, and comprehension is equivalent to the eating.

Epithets “sweet”, “bitter”, “sour” etc. are often used metaphorically. But in some cases a certain taste (“bread and salt” or “sweet”) is perceived as desirable or even as vital, and in other culture this taste can have a negative connotation. Knowledge of the taste codes of the culture can help us to understand its folk texts (proverbs, songs, tales) as well as its literature.

Key words: taste, anthropology of senses, sweet, bitter, salty, taste perception, taste and the senses, meaning, comprehension, ritual meal.

 

 

О ПРИНЦИПАХ СОСТАВЛЕНИЯ ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКОГО СЛОВАРЯ «ПИЩА РУССКОГО СЕВЕРА»:

НА ПРИМЕРЕ СТАТЬИ «КАША»

​

КСЕНИЯ  ВИКТОРОВНА ОСИПОВА

(Институт гуманитарных наук и искусств Уральского федерального университета:

Российская Федерация, 620075, г. Екатеринбург, пр-т Ленина, д. 51)

 

Аннотация. Статья является частью проекта, посвященного этнолингвистической характеристике пищи жителей Русского Севера (Архангельская и Вологодская обл., а также северо-восток Костромской обл.). Анализ опирается как на широкий языковой, так и на этнографический и фольклорный материал, который черпался в том числе из неопубликованных картотек — Словаря говоров Русского Севера и лексической картотеки Топонимической экспедиции Уральского университета. Исследование строится по типу словаря, каждая из статей которого раскрывает традиционное представление об одном из видов пищи (например, каша, квас, молоко, опара, пиво, соль, уха, чай, щи и др.). Словарная статья реконструирует представление о составе блюда, особенностях приготовления и употребления, а также его культурно-языковую символику. Она включает краткую дефиницию и основную часть, где определяется состав блюда, специфика его приготовления, роль в рационе и традиционной трапезе, территориальное варьирование состава и названий. Далее выявляются особенности развития вторичной семантики названий пищи, а также определяются функции пищи в календарных, сельскохозяйственных, бытовых и семейных обрядах, символика «пищевого» знака в фольклоре. Основные принципы организации будущего словаря демонстрирует статья «Каша» (на Русском Севере — блюдо из заваренной муки или крупы, чаще ячменной или овсяной).

Ключевые слова: Русский Север, традиционная пища, этнолингвистика, лексикография, диалекты.

 

 

ON THE PRINCIPLES OF DRAFTING ETHNO-LINGUISTIC DICTIONARY “FOOD OF THE RUSSIAN NORTH”: EXEMPLIFIED IN THE ENTRY “КАSHA” (“PORRIDGE”)

KSENIYA OSIPOVA

(Ural Federal University named after the first President of Russia B. N. El’tsin: 51, Lenina av., Yekaterinburg, 620075, Russian Federation)

 

Summary. This research is a part of a project devoted to ethno-linguistic characteristics of food of the Russian North (Arkhangel’sk and Vologda regions and the north-eastern part of Kostroma region). The analysis is based on vast linguistic, ethnographic and folklore data including unpublished materials of card-indexes for the Russian North Dialects Dictionary and the lexicological card-index of the Ural Federal University Toponymic Expedition.

The study is made in form of a dictionary: its entries reveal a traditional notion about different types of food (for example, porridge, quass, milk, sponge dough, beer, salt, “ukha” (fish soup), tea, “shchi” (cabbage soup), etc.). The entries present traditional ideas about the ingredients of dishes, cooking and eating, as well as about its cultural and linguistic symbolism. They include a brief definition and the body of the entry, describing cooking peculiarities and the composition of the dishes, their role in the ration and the traditional meal, as well as dialectal varieties of their names. Then features of the secondary semantics of food names, functions of food in the calendar, agricultural, household and family rites and meaning of the food sign in folklore are described. The article “Kasha” <porridge> demonstrates the main principles of the dictionary (in the Russian North “kasha” is a thick porridge made of flour and barley or oat grains).

Key words: Russian North, traditional food, ethnolinguistics, lexicography, dialects.

Acknowledgements. This paper is financially supported by the grant of the Russian Science Foundation, project No. 17-18-01 351 “Contact and genetic connections of the Northern Russian lexis and onomastics”.

 

​

 

ИСТОКИ ФОЛЬКЛОРНОЙ ОБРАЗНОСТИ

 

​

Т. Г.  ШЕВЧЕНКО В УКРАИНСКОЙ УСТНОЙ ПРОЗЕ

 

СТАНИСЛАВ  КАЗИМИРОВИЧ РОСОВЕЦКИЙ

(Киевский национальный университет им. Тараса Шевченко: Украина, 01033, г. Киев, бул. Шевченко, д. 14)

 

Аннотация. Статья посвящена воплощению образа Тараса Шевченко в украинской устной прозе. На существование красочных легенд о поэте современники обратили внимание еще при его жизни, а первые записи были сделаны уже в 1882 г. В советское время вышло несколько антологий фольклорных произведений о Шевченко, составленных по канонам «сталинской фольклористики». Большое количество текстов вошло в новейшую антологию (2006), подготовленную М. И. Назаренко, однако поиск в архивах, научное издание и исследование фольклора о Шевченко остается актуальной задачей фольклористического шевченковедения.

В прозе народной Шевченкианы количественно преобладают «слухи-толки», подтверждающие уже известные слушателям вымышленные «истории», за ними следуют мемораты, чаще всего рассказы о встрече с поэтом, со временем всё более далекие от правдоподобности, и квазимемораты. Чистых фабулатов мало, они часто манифестируются как фрагменты устных мемуаров.

Устная проза о Шевченко имеет свой идеологический центр и периферию. Названный идеологический центр образует большой разножанровый комплекс, который, по нашему мнению, является украинской версией исследованной К. В. Чистовым «социальноутопической легенды» (мифа) о «возвращающемся избавителе». Шевченко выступает в функции немонархического «возвращающегося избавителя», а рассказы о нем укладываются в описанную К. В. Чистовым «весьма стабильную сюжетную схему» легенды (мифа). Периферию же устной прозы о Шевченко составляют анекдоты смехового характера, бытовавшие в интеллигентских кругах знакомых поэта. Они восходят    к юмористическим повествованиям Шевченко о самом себе, этим неизученным образцам его устного горького «самосмеяния».

Ключевые слова: Шевченко, устная проза, легенда, миф, анекдот.

  

TARAS SHEVCHENKO IN UKRAINIAN ORAL PROSE

 STANISLAV  ROSOVETSKIY

(Taras Shevchenko National University of Kyiv: 14, Shevchenko bul., Kyiv, 01033, Ukraine)

 

Summary. The article deals with the embodiment of Taras Shevchenko’s appearance in Ukrainian oral prose. Contemporaries noticed existence of colorful legends about the poet yet during his life, and first samples were recorded already in 1882. Several anthologies of folklore samples about Shevchenko have been compiled according to Stalinist canon of folklore studies during the Soviet period. Plenty of texts entered in the newest anthology (2006), published by M. Nazarenko. However, search in archives, scholarly edition and research on folklore about Shevchenko still remain an actual task of Ukrainian folkloristics.

There in oral prose tradition about Shevchenko “Chroniknotizen (Sagenbericht)” (C. von Sydow), which are confirmative for fantastic plots and legends, which have been existing among peasants already, prevail in number. “Memorates” occupy the second position by quantity. “Memorates” present recitals about meetings with the poet, which frequently get more and more distant from plausibility in course of time, and “quasi-memorates”. Pure “fabulates” are met rarely, they are manifested as fragments of oral memoirs often.

Oral prose about Shevchenko consists of an ideological center and periphery. The indicated ideological center has formed a large multi-genre complex, which represents an original Ukrainian version of “social-utopian legend” (myth) about a “returning deliverer” (K. V. Chistov). Shevchenko appears in the role of non-monarchic “returning deliverer”, and the narratives about him keep within the “very stable plot pattern” of legend (myth). Laughter components prevails in the periphery, in which basic genre is represented by an anecdote, most of which had appeared among educated circles of the poet’s acquaintances. Most texts come from Shevchenko’s humorous narrations of about himself, those brilliant examples of his oral bitter “self-derision”.

Key words: Shevchenko, oral prose, legend, myth, anecdote.

 

 

 

ЖЕНИХ НА «КОНИКЕ»: ОБРАЗ ВСАДНИКА В РУССКОЙ СВАДЬБЕ

И ЕГО МИФОЛОГИЧЕСКОЕ СООТВЕТСТВИЕ

​

ВЛАДИМИР  СЕРАФИМОВИЧ БУЗИН

(Санкт-Петербургский государственный университет:

Российская Федерация, 199034, г. Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7/9)

 

Аннотация. Статья посвящена объяснению происхождения обрядового эпизода русской свадьбы, предписывающего жениху при появлении невесты сидение на «конике» — лавке традиционного русского жилища, которая украшалась изображением головы коня. Поскольку обряд представляет собой инсценировку мифа, то объяснение его должно исходить из соответствующего мифологического сюжета. Таковым, с точки зрения автора, является прибытие героя (нередко конного) к женщине для вступления с нею в брачные отношения после совершения им подвигов, что давало ему право на женитьбу. Сюжет «всадник и женщина» нередко воспроизводился в изобразительном искусстве как древности, так и позднего времени. Особо надо отметить датируемые V—III вв. до н. э. сцены ковра из раскопок курганов местности Пазырык на Алтае, росписи царской гробницы, обнаруженной в Болгарии, а также сюжеты металлических украшений с территории Болгарии с изображением подвигов некоего мужского персонажа и его соития с женщиной. Наконец, сюжет «женщина и всадники» весьма характерен для русской народной вышивки, где он явно наследует данную изобразительную традицию. Особенности иконографии женского образа позволяют предполагать, что он восходит к культу верховного женского божества – «Великой Богини» земледельческих культур неолита-энеолита южноевропейского региона. Появление мужчины-героя, видимо, относится к более позднему времени — формирования подвижных скотоводческих культур эпохи бронзы — раннего железа.

Ключевые слова: русский свадебный обряд, «коник», мифологический сюжет, верховное женское божество.

  

A BRIDEGROOM HORSEBACK ON THE “KONIK”: HORSEMAN IMAGE IN RUSSIAN WEDDING RITE AND ITS  MYTHOLOGICAL CORRESPONDENCES

VLADIMIR BUZIN

(St. Petersburg State University: 7/9, Universitetskaya emb., St. Petersburg, 199034, Russian Federation)

Summary. This paper explains origins of a certain ritual episode in the Russian wedding, which on bride entering prescribed a bridegroom to sit horseback on “konik” the bench, namely on a furniture element of a traditional Russian home, which is decorated with a picture of a horse’s head. Since the ceremony can be understood as a dramatization of the myth, its explanation comes from the corresponding mythological story. The author is sure, that it is the arrival of the hero (often an equestrian) after committing heroic deeds that gave him the right to marriage, to visit a woman for the sake of joining with her in marriage. The pattern of “man and woman” is often reproduced in fine art of the ancient world and later times. Among them the author highlights scenes depicted at felt carpets from excavations of gravel-mounts of Pazyryk locality in the Altai, which have dated back to the 5th — 3rd centuries BC, murals of the Royal tombs discovered in Bulgaria and scenes of the metal jewelry, depicting male character’s intercourse with a woman. Last but not least, the plot of “a woman and horsemen” is typical of Russian folk embroidery and we believe it to be inherited from this fine art tradition. Features of the iconography of the female image suggest that it dates back to the cult of the Supreme female deity, “Great Goddess”, which had been worshiped among agricultural tribes of the Neolithic — Chalcolithic ages of the southern European region. The appearance of a male hero, apparently, refers to a later time — the formation of mobile pastoralist cultures of the Bronze age — early Iron age.

Key words: Russian wedding ceremony, bridegroom, “konik” bench, mythological story, the supreme female deity.

 

 

 

СИМВОЛИКА ДЕРЕВА В СНОВИДЕНИЯХ

 

АННА  АНДРЕЕВНА ЛАЗАРЕВА

(Российский государственный гуманитарный университет:

Российская Федерация, 125993, г. Москва, Миусская пл., д. 6)

 

 

Аннотация. На основе полевых материалов, собранных автором в Полтавской области, в статье рассматривается символика дерева в нарративах о вещих сновидениях. Интерпретация сна о дереве не всегда объяснима с помощью правил, содержащихся в народном соннике. В работе выделены три ключевых метафоры, определяющие осмысление этого образа при толковании сюжета сна: дерево — символ человека (тела человека); дерево — «родовое древо», плоды/ветки — члены семьи; цветущее дерево (сад) — символ любви. Первый вариант актуализируется, если увиденное во сне дерево было повреждено, что чаще всего предсказывает чью-то гибель либо получение травмы самим сновидцем. Второй — если сновидец замечает неравномерность в цветении, плодоношении или засыхании дерева, что может пониматься как предсказание смерти (рождения или выздоровления) членов семьи. Третий вариант связан с образом плодовых деревьев или сада, приснившихся цветущими. В большинстве рассмотренных нарративов речь идет о конкретных деревьях, увиденных во сне в определенном состоянии (срубленными, цветущими, плодоносящими), или же о существующем в реальности месте, на котором сновидец обнаруживает новое дерево. Другими словами, чаще всего образ дерева осмыслялся как часть территории, принадлежащей определенным людям. Ключевые слова: мифологический образ дерева, фольклор восточных славян, народ-

ный сонник, пространство сновидения, яблоня и яблоко.

  

SYMBOLISM OF TREE IN DREAMS

 ANNA LAZAREVA

(Russian State University for Humanities: 6, Miusskaya sq., Moscow, 125993, Russian Federation)

 

Summary. Basing on field work conducted in Poltava region in 2012–2016 the author considers symbolism of trees in prophetic dream narratives. Interpretation of tree is not always explained by rules contained in the oral dream-book. There are three key patterns defining the interpretation of this image: a tree as a symbol of a person (or a human’s body); a tree as a symbol of a family, branches or fruits symbolize family members; a blossoming three or garden symbolizes love. The first metaphor gets actualized if the tree, which appears in the dream, is damaged. That kind of dream predicts someone’s sudden death or personal injury of the dreamer himself (usually broken arm or leg). The second — if the dreamer notices unevenness in the blossoming (fruiting) of the tree, which can be understood as a prediction of death/birth/recovery of person’s family members or relatives. The third option is associated with the image of fruit trees blooming in the dream. In most of dream narratives observed the respondents told about trees, existing in reality, which were seen in unusual state (knocked off, flowering, fruiting), or about the real place where the dreamer discovers a new tree. In other words, the image of a tree is often conceptualized as part of a territory belonging to certain people.

Key words: mythological image of a tree, folk culture of Eastern Slavs, oral dream-book, dream space, apple and apple-tree.

 

 

 

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКИХ НАРОДОВ ОБ ИНОПЛЕМЕННИКАХ

В СВЕТЕ МЕЖЭТНИЧЕСКИХ КОММУНИКАЦИЙ

(НА МАТЕРИАЛЕ СКАЗОЧНОГО ФОЛЬКЛОРНОГО ФОНДА СИБИРИ И ДАЛЬНЕГО  ВОСТОКА)

​

ТАТЬЯНА  ВЛАДИМИРОВНА КРАЮШКИНА

(Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения РАН:

Российская Федерация, 690001, г. Владивосток, ул. Пушкинская, д. 89)

 

Аннотация. В статье рассматриваются традиционные представления восточнославянских этносов об иноплеменниках в свете межэтнических коммуникаций. Материалом для исследования был выбран сказочный фольклорный фонд восточнославянских этносов Сибири и Дальнего Востока, а именно волшебные и бытовые сказки, записанные в период примерно за сто лет (третья треть XIX в. — третья треть XX в.). Впервые на материале сказок Сибири и Дальнего Востока описан комплекс традиционных представлений русских, украинцев и белорусов об иноплеменниках. Исследование актуально и в теоретическом, и в практическом плане: для первого значимым является взаимодействие и взаимообогащение таких областей гуманитарных наук, как фольклористика и этнопсихология, для второго — выявление исконного комплекса представлений о других нациях, причин его формирования в прошлом и сохранения в настоящем. В сказках отразился традиционный комплекс представлений восточнославянских народов об иноплеменниках, которые сложились как результат межэтнических коммуникаций и стереотипизации под влиянием фольклорной образности. Выявлен ряд признаков иноплеменников: национальность — признак преимущественно мужчин и признак не всегда стабильный. Понятийный ряд «иноплеменник» состоит из компонентов, имеющих отношение к коммуникации: он содержит указание на наличие преимущественно свойственных отношений, указывает на принадлежность категориям свой/чужой более широкого порядка. Настоящая статья будет полезна для последующих исследований в области психофольклористики и этнонимики.

Ключевые слова: иноплеменники, межэтнические коммуникации, восточнославянские сказки, региональный фольклор, психофольклористика.

  

REPRESENTATIONS OF THE EAST SLAVIC PEOPLES ABOUT FOREIGNERS IN THE LIGHT OF INTER-ETHNIC COMMUNICATIONS (BASED ON THE FOLK-TALE FUND OF SIBERIA AND THE FAR EAST)

TAT’YANA  KRAYUSHKINA

(Institute of History, Archeology and Ethnography of the Peoples of the Far East, Far East Division, Russian Academy of Sciences: 89, Pushkinskaya str., Vladivostok, 690001, Russian Federation)

 

Summary. The paper considers traditional representations of East Slavic ethnoses about foreigners in the light of inter-ethnic communications. The folk-tale fund of the East Slavic ethnoses of Siberia and the Far East was chosen as the material for the study, namely, fairy tales and everyday tales recorded during the period about a hundred years (the 1st third of the 19th — the 1st third of the 20th century). The novelty of the research is that for the first time a complex of traditional representations of Russians, Ukrainians and Belarusians about foreigners is described as exemplified in the material of the fantastic folklore fund of Siberia and the Far East. The research is actual both in the theoretical and in the practical sense: for the first, interaction and mutual enrichment of such areas of the humanities as folklore and ethno-psychology are important, for the second, the identification of the original set of ideas about other nations, the reasons for its formation in the past and preservation in the present. The fairy-tale folklore fund has preserved the traditional complex of representations of the East Slavic peoples about foreigners up to nowadays as a result of inter-ethnic communications. Stereotypical ideas about foreigners arose on their basis, which in turn made a significant influence and verbal art. A set of foreigner’s signs are revealed: nationality is a sign of males predominantly and nationality as a character’s sign that is not always stable. The conceptual row of a foreigner consists of some components that are relevant to communication: it indicates presence of predominantly inherent relationships, belonging to categories of one’s own versus alien sphere. This article will be useful for further research in the field of psychology of folklore and ethnicity nomination.

Key words: foreigners, inter-ethnic communications, East-Slavic tales, regional folklore, psychology of folklore.

 

 

 

МАЗАН-БАТЫР — ЭПИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ В КАЛМЫЦКОМ ФОЛЬКЛОРЕ

 

БОРИС  ЮРЬЕВИЧ СЕГЛЕЕВ

(Институт мировой литературы им. А. М. Горького Российской академии наук:

Российская Федерация, 121069, г. Москва, ул. Поварская, д. 25а)

 

Аннотация. Статья посвящена фольклорному образу Мазан-батыра, исторического лица XVII в., известного калмыцкого правителя (тайши) и полководца. Жанровая принадлежность текстов привлекаемых к анализу произведений варьируется от легенд, преданий и исторических песен до текстов ритуально-магического характера; все они рассматриваются как единый цикл.

Основное внимание в исследовании уделяется выявлению сходства между циклом о Мазан-батыре и эпической традицией в целом. Проводятся параллели с калмыцким эпосом «Джангар» и другой героической поэзией монгольских народов. Анализируется детство героя, борьба за обладание табуном особенных коней. Предпринимается попытка взглянуть на то, как в образах противников героя можно увидеть следы реальных исторических конфликтов, в которых тот принимал участие. Наконец, рассматриваются устойчивые черты образа героя — его образ действий, оружие, сверхъестественные способности, в том числе и те, которые связаны с областью актуальных верований.

На основании полученных результатов делается вывод о заметном сходстве между фольклорно-историческим циклом Мазана и эпической поэзией, а также о согласованном единстве характеристик героя в произведениях различных фольклорных жанров, что указывает на существование наджанрового ядра представлений о герое.

Ключевые слова: калмыки, эпос, легенды, предания, исторические песни, Мазан-батыр.

  

MAZAN BATYR — AN EPIC HERO OF THE KALMYK FOLKLORE

BORIS SENGLEEV

(Institute of World Literature named after A. M. Gor’kiy, Russian Academy of Sciences: 25a, Povarskaya str., Moscow, 121069, Russian Federation)

 Summary. This study is dedicated to the folklore rendition of Mazan-batyr, historical figure from the 17th century, famous Kalmyk ruler (holding dignity of “taishi”) and military commander, whose life and deeds formed subject of a substantial body of folklore items. Genre affiliation of studied texts varies from the legends and historical folk songs to text items belonging to the area of rituals and magic; all of them are viewed as a single cycle.

The focus of this paper lies on identification of various common points between the cycle of Mazan-batyr and epic tradition in general, including comparison with Kalmyk Jangar and different Mongolian epics. Main points of analysis are: “hero’s childhood”, power struggles over a herd of special horses, attempts to see reflexes of historical conflicts in the folklore. Additionally, consideration is given to persistent qualities of hero’s folklore image, such as his usual way of action, weapons and supernatural abilities.

Basing on features revealed, it’s concluded that the qualities pertaining epic poetry are abundant in the cycle of Mazan-batyr, and that his portrayal is rather consistent across the various texts. This hints existence of “common core” of folk beliefs, which manifests in all genres in one way or another.

Key words: Kalmyks, epics, legends, folk songs, Mazan-batyr.

 

 

 

МИФОЛОГИЧЕСКАЯ СЕМАНТИКА ЗМЕЙ (МОГОЙ), ХОЗЯЕВ ВОД (ЛУС) И ДРАКОНА (ЛУУ)

В ФОЛЬКЛОРЕ МОНГОЛЬСКИХ НАРОДОВ

​

ЛЮДМИЛА  САНЖИБОЕВНА ДАМПИЛОВА

(Институт монголоведения, буддологии и тибетологии CO РАН:

Российская Федерация, Республика Бурятия, 670047, г. Улан-Удэ, ул. Сахьяновой, д. 6)

 

Аннотация. В современной отечественной фольклористике актуальным представляется анализ мифологических образов хтонических существ в монгольском фольклоре в сравнении с достаточно изученными материалами о змеях в мифологии народов мира. В фольклоре монгольских народов змеи, лус/лусад (хозяева, духи вод) и луу (небесные драконы) взаимосвязаны и зачастую имеют схожие функции. В данной статье впервые рассматривается локус их распространения и функции в обрядовом фольклоре в сравнении с известными фактами в эпосе и сказках. В ходе исследования выявлено, что в обрядовом фольклоре змеи распространены во всех трех мирах: лус относятся  к земным и подземным существам, луу наиболее проявлен как небесный персонаж. Также установлено, что змеи, лусы и луу имеют общие змееподобные визуальные черты, тесно связаны между собой и с водной стихией. Змеи, лус и луу, символизирующие сакральную силу в фольклоре монгольских народов, кодируются как божественные персонажи. В обрядовом фольклоре определены их идентичные функции как помогающих и оберегающих божественных существ. Установлены функции змеи в обрядовом фольклоре как помощника, посредника и посланника с иного мира для связи с реальным миром. Луу и лус во всех жанрах фольклора остаются в основной ипостаси владыки и божества, трансформируются только их внешние очертания. Если в обрядовом фольклоре и сказках змеи символизируют положительные функции, то в эпосе выступают в мужском облике могучего змея в отрицательной ипостаси. В эпосе и сказках положительная божественная функция луу и лус подразумевается, хотя они являются пассивными персонажами.

Ключевые слова: мифология, змея, дракон, духи воды.

  

MYTHOLOGICAL SEMANTICS OF SNAKES (MOGOY), WATER SPIRITS (LUZ) AND DRAGON (LUU) IN THE FOLKLORE OF THE MONGOLIAN PEOPLES

LYUDMILA DAMPILOVA

(Institute for Mongolian, Buddhist and Tibetan Studies of the Siberian Branch, Russian Academy of Sciences: 6, Sakhyanovoy str, Ulan-Ude, Buryatia, 670047, Russian Federation)

 

Summary. It seems urgent for contemporary Russian folklore studies to undertake comparative analysis of mythological images of chthonic creatures in Mongolian folklore and to compare them with sufficiently studied materials on snakes in the world mythology. There in the folklore of the Mongolian nations, snakes, “Luz / Lusad “‘owners, water spirits’ and Luu ‘heavenly dragons’ are interconnected and often have similar functions. This paper is the first to discuss the locus of their appearance and their functions in the ritual folklore in comparison with well-known facts of the epics and fairy tales. As a result, the study has revealed that in ritual folklore snakes are distributed among all the three worlds, Luz are terrestrial and subterranean beings, and Luu are manifested by heavenly figures. It is also revealed that snakes, Luz and Luu have common serpentine visual features, they are closely linked and are closely associated with the water element. Snakes, Luz and Luu, symbolizing the sacred power in the folklore of the Mongolian nations, are encoded as divine characters. There in ritual folklore their identical functions are defined as divine creatures, which help and protect. Snakes function as an assistant, a mediator and a messenger from the other world send to communicate with the real world. Luu and Luz in all genres of folklore remain an incarnation of lord and god, only their external shape is transformed. Whereas in ritual folklore and fairy tales snakes symbolize positive functions, there in the epics a snake appears in the male form of the mighty serpent as a negative incarnation. In the epics and fairy tales positive and divine function of Luu and Luz is presumed, though they are passive characters.

Key words: mythology, snake, dragon, water spirits.